Пролетка остановилась у подъезда. Аполлинер что-то энергично произнес вознице, одобрительно закивавшему, и, сунув ему в ладонь плату, быстро юркнул в подъезд.

«К кому же он тут пожаловал? – подумал Андре, направляясь следом. – Ничего, скоро узнаем».

* * *

Быстро поднявшись по винтовой лестнице на пятый этаж, Гийом Аполлинер зашагал по длинному коридору, по обе стороны которого размещались многочисленные комнаты. Остановившись перед дверью, обитой черным дерматином (невиданная роскошь для художников!), поэт негромко постучался и, не дожидаясь ответа, решительно распахнул ее и вошел внутрь.

Тонкой кисточкой Пикассо подправлял нарисованную картину. Повернувшись на звук распахиваемой двери, Пикассо с удивлением взглянул на взволнованного авангардиста.

– Ты чего такой запыхавшийся? За тобой гналась толпа полицейских?

– Послушай, Пикассо, ты даже не представляешь, насколько ты прав! Сегодня они провели у меня в квартире обыск, перерыли все вверх дном!

Художник выглядел обескураженным.

– Что же они искали?

Аполлинер всегда был излишне эмоционален, видел муть даже в стакане водопроводной воды. К его взвинченному настроению следовало всегда относиться с некоторой поправкой. А потом оно менялось столь же быстро, как у иной модницы наряды.

– Они искали у меня статуэтки Древнего Египта.

Продолжая рисовать, Пикассо спросил безо всякого интереса:

– Нашли?

– Нашли… И сделали опись. Кажется, я здорово влип!

В этот раз в голосе поэта отчетливо послышались панические интонации, не свойственные его жизнеутверждающему характеру. И перемена в настроении приятеля Пикассо не понравилась. Сейчас в его творчестве преобладал «розовый период», не терпящий суеты. В каждой картине должны были присутствовать радужные тона, а Аполлинер со своим минорным настроем никак не вписывался в его творчество, он словно перечеркивал его картину черными красками. С поэтом происходило что-то дурное.

Сообщение взволновало, но не настолько, чтобы положить кисточку и, затаив дыхание, внимать каждому слову расстроенного поэта. Гийом Аполлинер – страстная натура не только в своем творчестве, но и в повседневной жизни, а потому имеет привычку принимать все близко к сердцу.

Пабло Пикассо рисовал вазу с цветами. Не удавались листья – они выглядели безжизненными. Следовало добавить в рисунок еще немного красноватых оттенков, чтобы вселить в них душу. Смешав на изрядно перепачканной палитре красную и белую краски, он тонкой линией обвел контуры лепестка, после чего аккуратно зарисовал. Отступив на шаг, невольно поморщился: цветы приобрели кровавый цвет и стали выглядеть зловеще.

– Но против тебя у полицейских нет никаких доказательств. – Рисунок следовало подправить. Пикассо наложил тонкий слой белой краски. Получилось близко к задуманному. – Ты не имеешь к этому никакого отношения, скульптуры ты мог купить где угодно. Например, на базаре Монмартра.

– Они забрали мои документы, в которых была моя переписка с Марселем Габе. Они прочитают ее в течение ближайших часов, после чего придут к тебе, Пабло.

– Но я-то тут при чем?

– В одном из них я написал, что статуэтки нужны и для тебя, Пикассо.

– Проклятье! – вырвалось у художника. – И что теперь делать? – его рука дрогнула, прочертив неровную линию, теперь стебель выглядел поломанным. Вдохновение – материя тонкая: оно улетучилось столь же неожиданно, как и проявилось. Следовало что-то предпринять. Оказывается, этот Аполлинер может изрядно подпортить настроение.

– Пикассо, много у тебя статуэток?

– Те, что принес Габе? Восемь штук.

– От них нужно немедленно избавиться!

Пабло Пикассо опешил:

– Что значит «избавиться»?

– Просто избавиться, и все тут! Нужно их выбросить!

– Куда выбросить?! – изумился художник.

– Выбросить нужно так, чтобы их не нашли. Лучше всего их утопить в Сене!

Пикассо внимательно посмотрел на Аполлинера, – тот не шутил. На сумасшедшего тоже не походил.

Положив кисточку на мольберт, Пабло подошел к полке, где, выстроившись в ряд, стояли египетские статуэтки. В этот раз их застывшие лица показались ему невероятно унылыми, как если бы они молили его о спасении. В тот момент, когда у него не получался набросок или он не мог подобрать нужной краски, то он клал одну из фигурок на ладонь и мысленно разговаривал с ней.

Ускользавшее вдохновение возвращалось незамедлительно.

– Ты представляешь, о чем ты говоришь? Ты сошел с ума! – тихо произнес Пикассо. – Каждой из этих статуэток несколько тысяч лет!

Пикассо был просто помешан на египетских фигурках. В силу каких-то причин, ведомых лишь ему одному, он считал, что мастера, создавшие древнеегипетские фигурки, являются предшественниками кубистов, а потому всегда держал скульптуры перед глазами, черпая из их угловатых очертаний вдохновение. По личному убеждению Пикассо полагал, что музеи являются гробницами искусства, лишают их подлинной жизни, и не упускал возможности вытащить их из заточения.

– Ты хочешь закончить свои дни на каторге? – удивился авангардист. – Никто не посмотрит на то, что ты известный художник. Если ты заказал украсть из Лувра статуэтки, так почему бы тебе не организовать кражу «Моны Лизы»?

– И когда ты предлагаешь это сделать? – хмуро спросил Пикассо, понимая, что выбор невелик.

В какой-то момент ему показалось, что в глазах одной из фигурок с головой шакала блеснула кровавая искра. Египетские статуэтки сумели дать ему вдохновение, тем самым подняв его творчество на большую высоту, с которой теперь он мог покровительственно посматривать на своих коллег. И вот теперь он вынужден ответить им черной неблагодарностью. А не обидятся ли они на него после этого и не захотят ли колдовством, заключенным в их каменных телах, отнять у него талант!

Пикассо аккуратно поставил статуэтки на место.

– Сейчас! Немедленно! – взволнованно говорил поэт. – У нас просто нет времени для раздумий! Кто знает, может, полиция уже едет по твоему адресу. Я приехал, чтобы тебя предупредить. Пабло, не медли, собирайся побыстрее!

– Я могу передать статуэтки своим приятелям. Там их не найдут, – с надеждой предложил Пикассо.

– Не обольщайся, Пабло. Найдут! Правда все равно выйдет наружу, если не сегодня, так завтра, и тогда к тебе нагрянет полиция.

– Хорошо, – не без труда согласился художник, – нужно сложить статуэтки.

– Ты просто тянешь время! Свали их в мешок – и уходим!

Аполлинер потянулся к полке, чтобы взять стоявшие на ней статуэтки, но, натолкнувшись на гневный взгляд художника, отошел в сторону. Аккуратно, как если бы они были живые, Пабло Пикассо уложил статуэтки в кожаный портфель. Вполне подходящий саркофаг для египетских творений.

– Уж лучше они останутся на дне Сены, чем снова вернутся в музей, – решил Пабло Пикассо.

– Я согласен с тобой, Пабло, – живо подхватил Гийом Аполлинер. – Все эти музеи – гробницы для настоящего искусства. Я за то, чтобы разрушить все эти музеи до основания.

– Послушай, Гийом, ты бы только не кричал об этом на каждом углу, иначе твой язык доведет тебя до гильотины.

– Меня просто всего переворачивает, когда я вижу шедевры, стоящие под стеклом в ящиках. Будто бы в каких-то гробницах.

Защелкнув портфель, Пикассо сказал:

– Выходим!

Покидая квартиру, Пикассо едва не столкнулся с неприметным мужчиной в черном сюртуке и с едва пробивавшимися усиками на неприметном лице. Слегка приподняв «котелок», тот извинился перед художником, стараясь не встретиться с ним взглядом, и проследовал по коридору дальше. «Весьма странный тип, – подумал Пикассо, посмотрев ему в спину, – он больше похож на шпика». Но уже в следующую секунду позабыл о нем и, увлекаемый Аполлинером, заторопился вниз по лестнице.

* * *

Где-то на втором этаже громко хлопнула дверь, а затем раздался пронзительный женский визг, сменившийся громким мужским смехом. Общежитие художников жило по собственным законам. В самую пору устанавливать здесь полицейский наряд.